|
Мария, преклоняющаяся перед Христом
1
2
|
Эжен Фромантен. "Рубенс без шаблонов"
Учителя Рубенса, продолжение
«Несомненно, что «Мистическое обручение св. Екатерины» могло озарить и подтолкнуть этот тонкий ум и этот пылкий темперамент. Основные элементы, композиция, расположение пятен - итальянского происхождения. Светотень здесь смягчена и более изменчива; желтый колорит - уже не тот, что был присущ Тинторетто, хотя и был создан первоначально им. Перламутр тел - тоже не тот, что у Корреджо, хотя не менее сочный. Кожа менее плотная, тело более голодное, грация более женственная, носящая скорее местный характер. Фон чисто итальянский, но в нем исчезла знойность.
Гамма рыжеватых тонов уступила место гамме зеленых. Более причудливое размещение теней. Свет более рассеянный и не столь строго подчиненный узору форм. Вот так Вениюс выразил свои итальянские воспоминания. Это была очень слабая попытка акклиматизации, но все же она налицо.
Семь лет спустя, в 1596 году, Рубенс, для которого ничто не проходило бесследно, вступив в мастерскую Вениюса, нашел там образец весьма эклектической живописи, едва начавшей освобождаться от влияний. Большего ждать от Вениюса не приходилось. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Рубенс сохранил если не глубокий отпечаток, то, во всяком случае, след морального влияния учителя».
Как вы видите, Вениюс владел больше внешней стороной искусства, нежели его сущностью, у него было больше порядка, чем природных дарований, прекрасное образование, но мало темперамента и ни капли гениальности. Он давал хорошие примеры, сам будучи прекрасным примером того, чего могут достичь во всех областях хорошо направленный ум, гибкость понимания, деятельная, хотя и нетвердая воля и исключительная способность примеряться к условиям.
Ван Норт составлял разительный контраст Вениюсу. Ему недоставало почти всего того, чего добился Вениюс, но зато он от природы обладал тем, чего тот был лишен. У него не было ни культуры, ни благовоспитанности, ни изящества, ни умения держать себя, ни покорности, ни душевного равновесия, но зато было подлинное, притом очень яркое, дарование. Нелюдимый, вспыльчивый, буйный, неотесанный - таким его создала природа, и таким он оставался и в жизни, и в своих произведениях.
Это был непосредственный, но, во всяком случае, настоящий человек: полная противоположность Вениюсу, антипод итальянца, фламандец по рождению и темпераменту, оставшийся фламандцем до конца.
Вместе с Вениюсом они представляли Два элемента - местный и иностранный, между которыми на протяжении ста лет раздваивался дух Фландрии, причем один элемент почти совершенно подавил другой. На свой манер и в соответствии со своей эпохой ван Норт оставался последним отпрыском могучего Национального движения, естественным и живым плодом которого были Ван Эйк, Мемлинг, Квентин Массейс, Брейгель Старший и все Портретисты, по-своему выражавшие дух своего века. Насколько в жилах ученого мастера Вениюса старая германская кровь изменилась, настолько же обильная, чистая и богатая текла она в сильной необработанной натуре ван Норта.
По своим вкусам, влечениям и Привычкам ван Норт был простолюдином. Он был груб и, как передают, любил выпить, говорил очень громко, дерзко, но откровенно, прямо и бесцеремонно, словом, в нем было все, кроме веселости. Чуждый как свету, так и академиям и одинаково к ним не приспособленный, он был настоящим художником по силе творческого воображения, верности глаза и руки, быстроте, сообразительности и несокрушимой самоуверенности. У него были два основания дерзать: он верил в свою способность делать все без посторонней помощи и ничуть не смущался своим невежеством.
Судя по произведениям ван Норта, ставшим большой редкостью, и по тому немногому, что сохранилось до нашего времени от его восьмидесятичетырехлетней творческой деятельности 4/, он любил то, что на его родине уже давно перестали ценить: действие, даже героическое, выраженное во всей его грубой правде и свободное от всякой идеализации, мистической или языческой.
Он любил полнокровность в людях, любил стариков, побуревших, поседевших и огрубевших от суровой работы, лоснящиеся, сальные волосы, нечесаные всклокоченные бороды, налитые кровью шеи, широкие плечи. Как живописец ван Норт предпочитал резкие акценты, сильные световые удары, яркие, кричащие и мощные тона.
Он писал широкими мазками, почти не слитыми, сверкающими, сочными, струящимися. Кисть его была стремительной, уверенной и точной. Он словно ударял кистью по полотну, накладывая на него скорее тон, чем форму, и полотно звенело под ее ударами. Он нагромождал на небольшом пространстве множество фигур, притом самых крупных, создавал из них многолюдные группы, чтобы лучше выделить общий рельеф, ярче оттенявший рельеф отдельных фигур. Все, что могло блестеть, блестело: лоб, виски, усы, белки глаз, края век.
Передавая такими средствами действие яркого света на кровь, изображая влажную и блестящую от жгучего зноя кожу, обильно пользуясь красным тоном, как бы исхлестанным мазками серебристых красок, ван Норт сообщал своим фигурам особую напряженную активность и, если можно так выразиться, «потный» вид.
Если эти черты ван Норта подмечены верно - а мне кажется, что это так, поскольку я наблюдал их в одном очень характерном произведении ван Норта,- то несомненным становится огромное влияние этого человека на Рубенса. У ученика в крови было, безусловно, многое от учителя. Он обладал почти всем тем, что делало самобытным его учителя, но, кроме того, и многими другими дарованиями, придававшими его творениям необычайную полноту и исключительную уравновешенность духа.
Рубенс, как о нем писали, обладал спокойствием и ясностью; ясность эта проистекала из его непоколебимого здравого смысла, а спокойствие объяснялось изумительным равновесием, когда-либо царившим в человеческом мозгу.
Несомненно, однако, что между ван Нортом и Рубенсом существуй явная родственная близость. Кто сомневается в этом, пусть посмотрит, на Йорданса, соученика Рубенса и его двойника. С годами, по мере воспитания, черта, о которой я говорю, могла исчезнуть в Рубенсе. Но в Йордансе при его исключительном сходстве с Рубенсом она сохранилась, так что в настоящее время благодаря этому сходству двух учеников можно распознать наследственные черты, связывавшие того и другого с их общим учителем.
Йордане, несомненно, был бы совсем иным, если бы ван Норт не был его руководителем, а Рубенс - образцом для подражания. Без этого наставника вряд ли и Рубенс был бы таким, каким мы его видим. Вероятно, его искусство было бы лишено той единственной черты - простонародного акцента, которая связывает его с народными массами и делает его столь же понятным им, как и умам утонченным. Как бы то ни было, но природа действовала здесь будто ощупью, когда с 1557 по 1581 год 50 подыскивала ту форму, в которую должны были вылиться элементы нового искусства во Фландрии.
Можно сказать, что она испытывала ван Норта, колебалась относительно Йорданса и только в Рубенсе нашла то, что ей было нужно. Мы подошли к 1600 году. Отныне Рубенс может обходиться уже без наставника, но еще нуждается в учителях. Он едет в Италию. Что он там сделал, известно. Он прожил в этой стране восемь лет, с двадцати трех до тридцати одного года. Он останавливается в Мантуе, начинает свою дипломатическую карьеру путешествием к испанскому двору, снова возвращается в Мантую, едет в Рим, Флоренцию, Венецию, затем из Рима переезжает в Геную.
Там он встречается со знатью, становится известным, полностью овладевает своим талантом и достигает славы и богатства. В 1609 году, после смерти матери, Рубенс возвращается в Антверпен, где без труда добивается признания как первый мастер своего времени.
« назад вперед »
|