|
Автопортрет в кругу друзей
1
2
3
4
|
Якоб Йорданс и фламандские караваджисты
В широкой, подчеркнуто вещественной, даже бравурной живописной технике молодого Йорданса сказался, однако, не только его личный темперамент. Источник такой живописной техники художника следует, очевидно, искать в произведениях Рубенса - в мощной пластичности эскизов великого мастера, увлекшей, впрочем, не одного только Йорданса, а и совсем еще юного тогда ван Дейка. Кстати сказать, ранние произведения обоих живописцев обнаруживают поразительное родство, выразившееся, в первую очередь, в свойственном им пафосе жизнеутверждения. Для Йорданса данная черта, воспринятая в искусстве Рубенса, стала одним из главных элементов всего творчества. В произведениях великого мастера молодого художника захватила мощная жизненность образов, и, следуя Рубенсу, он показывал на своих ранних картинах настоящих атлетов, прекрасно сложенных, физически сильных.
Таковы, например, полуобнаженные фигуры первого плана на исполненной Йордансом около 1616 года картине «Апостолы Павел и Варнава в Листре». Здесь в изображении пагого тела явственно сказалось овладение молодым живописцем некоторыми стилистическими приемами Рубенса, прежде всего теми, которые позволяли осязательно передавать выпуклые, упругие объемные формы и создавать ощущение словно исходящей изнутри могучей жизненной энергии. Но индивидуальность Йорданса и здесь оставила свой след в явном желании художника раскрыть сюжет как можно конкретнее и нагляднее, предельно приблизив его к натуре. Едва ли иначеможно объяснить введение в композицию картины «Апостолы Павел и Варнава в Листре» таких, например, жанровых деталей, как изображение (на втором плане слева) фигуры юноши, несущего поленья на голове, или женщины, сидящей прямо на земле с ребенком на коленях и с любопытством взирающей на происходящее.
Йордансу было присуще подчеркивание земных, вещественных свойств натуры и, соответственно, снижение одухотворенного величия и героической патетики, отличающих создания Рубенса.
А в этом, как и в стремлении к максимально достоверной передаче любого сюжета, нашла отражение близость молодого мастера к караваджизму. Хотя Йорданс, в отличие от многих своих соотечественников, не посетил Италии и, следовательно, искусство реформатора итальянской живописи мог воспринять лишь из вторых рук, в его творческом развитии караваджизм стал важным этапом. А караваджистом Йорданс был очень оригинальным и самостоятельным. Многое почерпнув в методе караваджизма, он остался абсолютно независимым в тематике своего искусства. В произведениях художника мы не встретим общепринятых караваджист-ских сюжетов, вроде изображений гадания или карточной игры. А одну из самых популярных караваджистских тем - «Концерт» - Йорданс превратил в иллюстрацию фламандской пословицы: как поют старики, так свистят малыши.
Но важность караваджистского этапа творчества художника (а он охватывает промежуток времени с конца 1610-х до середины 1620-х годов) заключалась прежде всего в том, что он закономерно привел мастера к созданию собственно жанровых композиций - картин на темы фламандских пословиц и праздников. Особое место в творчестве Йорданса заняло изображение праздника бобового короля. Эту тему художник варьировал множество раз, начиная с конца 1630-х годов. И именно картины на данный сюжет составили основу славы мастера. Впрочем, без них было бы неполным и само представление о фламандском искусстве XVII века, ибо пронизывающий всю культуру Фландрии того времени пафос национального самоутверждения свое самое наглядное выражение нашел в жанровых композициях Якоба Йорданса.
Эрмитажу принадлежит один из лучших вариантов «Праздника бобового короля». Сюжет картины - изображение традиционного застолья в ежегодно отмечаемый 6 января день «трех королей», или «трех волхвов», пришедших, согласно евангельской легенде, поклониться младенцу Христу. В этот день по старинному нидерландскому обычаю гостям подавался пирог с запеченным в нем бобом и того из гостей, кто находил боб в своем куске пирога, провозглашали «королем» праздника. «Король» сам выбирал себе «королеву» и «свиту»: «шута», «камергера», «музыканта», «советника», «казначея» и так далее. Увенчанные коронами из золотой бумаги, «король» и «королева» руководили вечером. Все должны были беспрекословно повиноваться им и даже повторять их жесты и поступки.
В эрмитажной картине, как и в других вариантах «Праздника бобового короля», Йорданс представил самый веселый и шумный момент застолья, когда разгоряченные вином участники праздничной пирушки уже не в первый раз вслед за своим «королем» - добродушным седовласым старцем - поднимают бокалы с криками «Король пьет!». Непосредственно, ничего не приукрашивая и не смягчая, изображает художник грубоватую, полную выразительных деталей сцену безудержного веселья, и словно выплескивается на свободу вольная, торжествующая и радостная праздничная стихия, бушует широкая и жизнелюбивая душа фламандцев. Это настроение ликования выражено всем образным строем произведения.
Оно как бы воплощается в пластичной и сочной фактуре живописи, в радостных сочетаниях ее красок, почти наглядно ощущается в переполнении пространства картины округлыми, мощными, осязаемо реальными формами, в их стремительном и напористом ритме движения. А впечатление монументальности фигур, их, может быть, несколько преувеличенной мощи достигнуто особыми композиционными приемами - резким выдвижением на первый план и использованием точки зрения снизу, благодаря чему фигуры как бы вырастают в своих масштабах.
Картина окрашена грубоватым, но простодушным юмором. Резкость ее звучания отчасти смягчает тонко сгармонированный колорит. А как колорист Йорданс раскрывается здесь во всем блеске своего зрелого мастерства. Его краски, не утрачивая звучности, приобретают более глубокий, бархатистый тон и обогащаются множеством оттенков. Отдельные яркие цветовые пятна художник подчиняет теперь общему, все смягчающему и как бы растворяющему в себе золотисто-коричневому тону. Плотность, упругость, материальную вещественность форм он передает не мощными пастозными мазками жирной краски, как раньше, а нежными переходами цвета, прибегая к лессировкам. Кисть Йорданса остается уверенной, стремительной и точной, но ее удар уже не столь резок, как в ранние годы творчества художника.
Впечатления пластичности фигур и округлости форм Йорданс добивается теперь с помощью особенно тонко разработанной светотени. Теплый свет, льющийся из растворенного окна, окутывает фигуры, выхватывая отдельные лица и предметы и оставляя другие то в прозрачной, то в глубокой тени. Он заставляет вспыхивать золотыми искорками стеклянные бокалы, яркими бликами отражается от металлической поверхности кувшинов, мягко струится по лицам, оживляя их. Художник откровенно любуется каждой деталью, внушая это впечатление и зрителю, заражая его своей радостью и своим восторженным приятием жизни...
« назад вперед »
|